Есть ли повод не доверять музеям? У него не осталось собственных воспоминаний из категории «до», как будто он всегда был солдатом, но базовые вещи он, конечно же, помнит. Как, например, о том, что в газетах часто бывают глупости, продиктованные деньгами или политикой, но в музеях чаще всего все правда. Документы, книги, фотографии; факты, на которые можно опереться, источники, которые можно проверить. И ассоциируются музеи с чем-то старым, историческим, значительным, как древний Рим или императорские династии, или хотя бы коренные индейцы. Заходя в музей, ты не рассчитываешь увидеть там что-то о себе самом.

Вначале он ничего и не видит. Утро буднего дня, дверь полчаса как открылась, внутри только стойкие туристы-азиаты, даже школьников нет. Он тщательно изучает подсвеченные витрины со старыми пожелтевшими страницами: вырезки из газет, которые он сам мог когда-то держать в руках, подписанные кем-то важным бумаги, на которых почти не видны следы печатей. Фотокарточки с погнутыми краями, множество людей, знакомое лицо среди них – Человек-на-мосту, Стив Роджерс, Капитан Америка.

В центре экспозиции фото уже большие, до сих пор черно-белые. Рядом – небольшие цветные кадры, на них Стив Роджерс выглядит так же, но окружение другое. На аккуратных табличках современные даты, год, день, месяц.

Перед стендом с надетой на манекен формой он задерживается надолго. Смотрит из-под козырька кепки, изучая странное ощущение узнавания, которому он не верит. Насмотрелся фотографий, думал слишком много, дрался с этим человеком едва ли не насмерть – вот и узнает теперь. Чем еще это может объясняться?

Только после ему попадается темный стенд со светлыми буквами: «Джеймс Бьюкенен Барнс». «Баки».

Как будто все это – один большой розыгрыш, приготовленный специально для него. Постановка, разыгранная по действиям; даже антракт был.

Он читает несколько раз. Повторяет мысленно «Джеймс Бьюкенен Барнс», и просто «Джеймс», и даже «Баки», пока окончательно в самом себе не запутывается. Смотрит на фотографию и морщится: у того человека все было другим – лицо, глаза, волосы, имя, прошлое. И все-таки глупо отрицать схожесть, отрицать правду.

Когда он уходит, в музее появляются первые группы на тридцать человек, под эгидой экскурсовода, с наушниками в ушах и с зажатыми в ладонях телефонами: здесь можно делать фотографии.

***
Интернет кажется ему чересчур сложным конструктом. Полезное изобретение, которое кто-то будто нарочно засорил ненужным материалом, тоннами одинаковых снимков, ежедневными обновлениями. Интернет живет в таком темпе, за которым ему уж точно не угнаться, но он и не торопится: методично изучает страницы, одну за другой, пока не заканчивается время за компьютером в интернет-кафе. Должно быть, он выглядит странно со стороны: тридцатилетний мужчина, печатающий двумя пальцами и жмущий на клавишу мыши так же, как жал бы на спусковой крючок автомата.

Самое трудное для него – попросить помощи. Иногда он дожидается, когда кто-то за соседним компьютером не выдержит и что-то подскажет. Реже всего обращается сам, и каждый раз перерастает в настоящую пытку: вдруг его кто-то узнает? Как того Джеймса Барнса, или как Зимнего Солдата (он в курсе, что это невозможно, но вдруг). Нужно несколько дней на то, чтобы чувствовать себя уверенным в отношении компьютера, и как раз тогда он находит сайт, который был нужен.

Капитан-Америка точка ком. Информация внутри похожа на то, что он видел в музее, но он ищет не это, а то, что обычно называется формой обратной связи.

Находит и смотрит на открывшееся окно бесконечные десять минут, сомневаясь – заполнять или нет. Первое поле: имя и фамилия, и он наконец вводит туда «Джеймс Барнс», не зная, куда нужно записывать второе имя. Дальше пауза, ведь нужен адрес электронной почты, и он создает аккаунт без посторонней помощи – можно собой гордиться.

Потом он достает из кармана сложенный вчетверо лист с заготовленным текстом. До этого потратил полночи на его составление, и теперь пишет коротко, по-деловому, чтобы в тоне не чувствовались те эмоции, в которых он и сам-то разобраться не может.

Тщательно, по цифре, вводит телефонный номер: вопреки всему, запоминает он мгновенно, но почему-то все равно боится ошибки. Проверяет несколько раз и номер, и адрес почты, и имя, которое сложно считать своим, и нажимает «отправить». Задает себе вопрос: а правильно ли все сделал?

Смогут его найти по телефонному номеру? По адресу электронной почты? Будут ли искать?

Он уходит из кафе, твердо зная, что если позвонит не Стив, никакого разговора не будет. И опасаясь, что разговора не будет вообще.

Джеймс ждет ответа с большим напряжением первые полчаса. Он буквально не выпускает телефон из рук, а когда экран гаснет, ему кажется, что тот сломался, поэтому он включает его снова и снова, лишь бы светился, лишь бы индикатор связи оставлялся на виду. Но телефон молчит, и Джеймс не знает, что и думать.

Следующие несколько часов становятся настоящим испытанием терпения. Заниматься чем-либо абсолютно невозможно, время движется с ленивой медлительностью, словно стрелки старых настенных часов приросли к циферблату. Джеймса успокаивает только цоканье работающего механизма, когда он прислушивается, но он же начинает раздражать – получается, что время все-таки идет, а Роджерс не собирается ему звонить.

В голову приходит мысль сходить на прогулку, но он доходит только до середины лестницы, когда останавливается и напряженно морщит лоб.

Может быть, его сообщение увидел кто-то другой. Кто-то, для кого Зимний Солдат остается врагом – любой из агентов «Щита», ведь это не так уж маловероятно. Джеймс возвращается в квартиру и собирает в рюкзак все вещи первой необходимости: если они захотят прийти сюда, пусть встретят пустоту и слабо заметные следы его пребывания. А сам он уходит в ближайший парк, потом, через десять кварталов на восток, в другой парк, побольше и рядом с водой. Телефон все еще у него в руке, и Джеймс с сомнением думает о том, что будет делать, если тот разрядится.

Он знал, как в таких случаях поступают другие. Идут в кафе, садятся ближе к розетке. Но ему неприятна сама мысль о том, чтобы оказаться в закрытом помещении среди других людей. И так кажется, будто любой случайных прохожий в парке или на улице смотрит на него по-особенному, с оттенком подозрения, узнавания, угрозы и враждебности.

Джеймсу трудно. В голове непрестанно звенит тревожная струна – он не помнит, когда в последний раз ощущал себя в безопасности. Когда был в порядке.

А потом, через несколько неспокойных часов, телефон наконец звонит. Джеймс смотрит на него так, будто не узнает ни сам телефон, ни держащую его руку, ни даже места, где он находится. Читает, цифра за цифрой, номер, будто способен усмотреть в сочетании цифр какое-то значение, а потом, когда нервы начинают сдавать, все-таки подносит его к уху.

- Да.

Голос с той стороны звучит немного странно, или так только кажется. Джеймс вроде бы и узнает его, и нет. Он поднимается со скамейки и медленно поворачивается вокруг своей оси, хочет избавиться от ощущения слежки, думает – вдруг это обманный маневр, звонит совсем не Стив, а они просто сбивают его с толку, задерживая на одном месте.

Чтобы покончить с этим чувством, Джеймс двигается вдоль парковой аллеи, собираясь уйти в другое место.

- Да, – теперь он говорит уверенней и двигается быстрее. - Ты в Нью-Йорке? Помнишь Кони-Айленд? Я буду ждать через три часа на пляже, напротив Луна-парка, около пирса. Пожалуйста, приходи один.

Он сбрасывает звонок, борется с желанием выбросить телефон – он еще может понадобиться.

Воспоминания о Кони-Айленде и Бруклине вообще довольно блеклые и неполные. Они похожи на черно-белый фильм, который он смотрел когда-то в детстве, и теперь те или иные события помогали вспомнить то один его фрагмент, то другой. Чаще всего Джеймс не мог увязать эти фрагменты с конкретным временем или своим состоянием, не мог упорядочить их между собой. Луна-парк лучше всего вспоминался сочетанием мелькающих цветов и звуков – музыка и смех, и грохот, с которым вниз катятся вагончики «русских горок».

Джеймс даже не уверен, до сих пор ли Луна-парк находится в том же месте, но если звонил ему Стив, то он должен понять, что имеется в виду.

На месте Джеймс появляется намного раньше условленного времени. Ему хочется пройтись здесь самому, пускай даже среди людей, вспомнить еще хоть что-нибудь – должны же визуальные образы восстановиться, наткнувшись на что-то знакомое? Он думает о том, что не дождался ответа, что Стив может быть вовсе не в Нью-Йорке, или не сможет прийти, но телефон больше не звонит, а это можно счесть за положительный ответ.

Людей около Луна-парка гораздо больше, чем Джеймс ожидал встретить. Он поначалу тушуется, сутулит плечи и из-под козырька кепки смотрит на всех волком, но время идет, а его никто не трогает (не считая листовок, которые ему постоянно протягивают из разных сторон), и он расслабляется. Начинает лучше чувствовать запахи: в основном поп-корн и жженный сахар, а еще хот-доги. Настолько аппетитно, что хочется купить, и Джеймс не выдерживает – съедает хот-дог с мыслями о том, что это тоже подтолкнет воспоминания; ничего не происходит, но он не расстраивается.

Ближе к назначенному времени, когда вокруг начинает темнеть и яркими вспышками загорается иллюминация, он выходит к береговой линии, идет по песчаному пляжу у кромки воды в направлении длинной полосы пирса с тяжелым перекрестьем у конца. Там тоже люди, но не так светло, и все они выглядят темными силуэтами на светлом фоне, если не присматриваться к одежде и чертам лица.

Есть уединившиеся парочки, есть одиночки, которые курят и чего-то или кого-то ждут. Джеймс проходится поблизости, рассматривая их, и когда определяет, что Стива нет, сам принимается ждать. Почему-то он считал, что здесь будет пустынно, и потому если Стив придет не один, Джеймс сразу это увидит, но теперь такой уверенности нет, и он пытается положиться на удачу, потому что больше не на что.